Как дважды вернуться с войны

Читать на русском

... Ему пошел четвертый десяток, у него дочь-подросток, он ветеран АТО с ампутированной правой ногой. Прошел Иловайск и плен, реабилитацию ... и снова фронт. Александр дважды видел войну на Донбассе. В 2014-м, до ранения, и в 2015-м, после операции, во время которой мужчине от конечности оставили чуть более 7 сантиметров. Остальные — механика ...

У старой военной ГАЗели стоит мужчина лет 35. Одетый в пуховик и джинсы, он порой смотрит на прохожих, бросающих быстрые взгляды на прозрачную пластиковую коробку с надписью «Помощь воинам АТО», что стоит рядом на пластмассовом стуле. Здесь же пять волонтеров, которые обсуждают очередное авто, которое нужно восстановить для нужд военных.

— Да в этой ГАЗели ходовая разбита полностью. Как и двигатель. Короче, менять надо все. Некоторые запчасти мы уже нашли, но на это нужны деньги. Машину пригнали с передка, ею «Донбасс» пользовался. Было одно авто на 700 человек. Они и солдат, и боеприпасы ею возили. Хотя и осторожно вели себя, но сами понимаете, как война и военные дороги сказываются на транспорте, — рассказывает волонтер Владимир, попивая кофе.

Мужчина 35 лет лишь кивает головой. К нему подходит знакомый. Артиллерист. Говорит, что до сих пор воюет и конца-края этому не видно, да и с выплатами задержки. Сейчас он в отпуске. Привез товар на рынок. Весь разговор длится минуты две, после чего артиллерист садится в свой автомобиль и отправляется по делам. Между тем мужчина, прихрамывая, отходит от ГАЗели и приседает на стул. Закатывает праву штанину. Под джинсовой тканью протез из двух металлических трубок и коленным суставом. Волонтеры достают ключи и начинают подтягивать шайбы и болты на железной ноге.

— Куда ж ты так тянешь? — мужчина смеется, — ты мою ногу сейчас снимешь!

— Сарабун, я предлагал на ДОСААФ подкрутить все. Там и инструменты нужные есть, и вообще удобнее, — говорит Владимир.

Александр Сарабун только улыбается. Ему пошел четвертый десяток, у него дочь-подросток, он ветеран АТО с ампутированной правой ногой. Прошел Иловайск и плен, реабилитацию ... и снова фронт. Александр дважды видел войну на Донбассе. В 2014-м, до ранения, и в 2015-м, после операции, во время которой мужчине от конечности оставили чуть более 7 сантиметров. Остальные — механика.

— Ну что, будем везти машину на ДОСААФ? — говорит Александр задумчиво, потягивая кофе из стаканчика, купленный в киоске на рынке, у которого пристроились волонтеры.

— Да, давай сворачиваться. Скоро два часа. Пора, — говорит Владимир.

Военное авто цепляют к микроавтобусу и тянут через пол-города в бокс.

— Нам руководство ДОСААФа дало в пользование один из боксов. Мы там ремонтируем военные авто. Деньги собираем по всему городу. Где бизнесмены помогут, где мэр. Он, когда эту ГАЗель увидел, — Александр хлопает по креслу авто, — сказал, что надо бы купить ребятам минимум еще одну. Местные на нас по-разному реагируют. Иногда такого наслушаешься, пока деньги в коробку собираешь: и «Мы вас туда не посылали», и «Идите к своему Порошенко», и «Качайте деньги с тех, кто миллионы декларировал». Хотя в первый день, когда о нас и результатах нашей работы показало сюжет местное ТВ, собрали под 6 000 гривен, — рассказывает Александр.

Подъезжаем к боксам. Волонтеры забирают из ГАЗели коробку с деньгами и документы. Само авто оставляют под открытым небом. Ведь в волонтерской мастерской занято: сейчас там на ремонте старенький мерседес. Его уже частично завершили, а машину планируют передать в пользование батальона «Донбасс». На багажнике мерседеса открывают пластиковую коробку с деньгами и начинают считать. За день набирается 870 гривен. Волонтеры суммой не слишком довольны: только замена двигателя будет стоить минимум $200.

— Ну что, ребята, встретимся завтра у рынка в семь. Мне еще к родственникам. У племянницы день рождения, надо поздравить, — прощается Александр, и мы грузимся в микроавтобус.

 

— Я Сарабун Александр Викторович. Родился в Могилев-Подольском 22 мая 1979 года. Мать была инвалидом (переболела менингитом и потеряла слух), поэтому мы с младшим братом Дмитрием росли и учились в школе-интернате в Ямполе. При СССР все решали за тебя. А поскольку нас у мамы было пятеро, то где-то кто-торешил, что самых старших надо забрать. Конечно, из интерната за хорошее поведение отпускали домой, выписывали для этого специальные разрешения. Но я к таким не относился. Поэтому несколько раз бежали, пытаясь навестить маму. Но нас ловили. Самое обидное, когда это происходило в 7 километрах от дома. Так и жили.

Учебу закончил в 1994-м. И сразу пошел работать. Мне тогда 15 было. Первая работа — грузчиком в магазине. Затем, когда магазин закрылся, работал в строительной бригаде подсобным рабочим. Кажется, в 1998-м ушел добровольно в армию. Не знаю, почему пошел. Может, в голове что-то стрельнуло: образования же нет, а всю жизнь работать грузчиком не хочется. Думал, там повезет. В конце дослужился до заместителя комвзвода. Получил звание старшего сержанта. 2000 год. Тогда военным уменьшали зарплаты. Многие офицеры сбегали. Одним словом, перспективы растворялись в воздухе. Поэтому вернулся в Могилев-Подольский. Работал на местном консервном заводе. Когда он рухнул, перебрался на пивзавод, где делали солод. Чуть позже снова пошел строителем. И им уже проработал до самой войны.

Едем по старой дороге мимо села. Александр держит на коленях торт, на заднем сиденье авто пакет с различными видами сладкой воды. У брата Дмитрия кроме Ани, которой исполняется 12 лет, еще четверо детей. Подвезти нас согласился знакомый ветеран.

— Вы не представляете. Приезжаешь к Диме, дети выбегают и облепляют тебя со всех сторон. С трудом от них отбиваешься, — смеется Сарабун.

Сворачиваем на сельскую дорогу. Из-за снега с дождем ее окончательно размыло, и доехать до дома брата становится проблематично. Выходим за несколько метров от забора и идем пешком. Ноги вязнут в грязи, скользкое месиво заставляет сосредотачиваться на каждом шаге. Иначе можно сильно вывозиться в грязи. Александр пытается пройти там, где суше, но тщетно. Протез время от времени соскальзывает, заставляя своего хозяина чуть ли не садиться на шпагат. Наконец добираемся до двора.

— Ты что, не мог дорогу расчистить? Я там чуть не убился со своей ногой, — смеясь, говорит Александр брату.

Нас приглашают в комнату, где уже собрались гости. Саша отдает подарки, его сажают в голове стола. Пьем за здоровье 12-летней именинницы. Присутствующим разливают самогон, виновнице торжества достается шампанское. Александр от алкоголя вежливо отказывается. За разговорами о жизни, огороде и сельхозтехнике проходит полтора часа. Все это время Аня тянется к Саше. В конце собираемся домой. Ведь на утро снова волонтерить. После длительных проводов садимся в авто и возвращаемся в вечерний Могилев.

— На Майдан я так и не попал. Пока собрался ехать в Киев, Янукович сбежал. А уже в марте начался Крым, когда козел (президент РФ Владимир Путин. — Авт.) закончил свои Сочи. Я сразу вспомнил школу, где за тебя все решали, и понял, что обратно в совок не хочу. И 4 марта был в военкомате. Оказалось, что моей карточки там нет. Как и половины военнообязанных. Поэтому написал заявление, что имею желание служить добровольцем. И попал в первую мобилизацию. Но не на фронт.

Мы восстанавливали документацию. Потому что было так, что по бумагам человек здоров, а по факту уже инвалидом стал. Так работал до конца мая. А в июне попал в 1-ю танковую бригаду. Неделю мы сидели на полигоне, но отправкой на фронт и не пахло. Командиры на наши вопросы отвечали: «Сидеть в части будем столько, сколько нам будет выгодно». На тот момент под Славянском уже шли бои. В конце-концов, я сбежал. Оказалось, что в военных билетах не записали, куда именно нас отправили из Могилева-Подольского. Нас таких восемь было. Поэтому я съездил в Винницу, забрал документы и поехал в Петровцы. Кто-то в соцсетях начал писать, что я дезертировал. Но в тот момент мы уже на учениях в «кикиморах» бегали.

 

... Семь утра, базар. Уже знакомая ГАЗель, пластиковая коробка и Александр. Собирают деньги. Сегодня им должны помогать подростки — дети волонтеров. Двое ребят согласились походить по торговым рядам и спросить продавцов, сможет ли кто помочь финансово. Один, сын главы местной самообороны, уже здесь; его друг-однокурсник должен подойти. В машине за лобовым стеклом видна вторая пластиковая коробка и два зеленых волонтерских жилета.

— Пройдитесь с ребятами, послушайте, что люди говорят. Только сначала поешьте, — говорит Александр.

Волонтеры завтракают. Из военного авто доносится запах кровянки. Перекусив, ребята берутся за дело: надевают жилеты, коробка в руках.

— Мы волонтеры, собираем деньги на восстановление военных авто. Одно из них стоит. У рынка. Если можете что-то пожертвовать ...

— Нет! АТО, АТО ... Что мне ваше АТО?!

Идем дальше.

— Мы волонтеры, собираем деньги ...

— У хлопцев там ничего нет, а вы тут о машинах!

— Рано вы пришли. Выручки еще нет, не с чего жертвовать.

Заходим в ряды с одеждой.

— Доброе утро, мы волонтеры ...

— А, это вы на авто, что на ДОСААФ стоят? Так, сейчас ...

В общем продавцы не всегда положительно воспринимают волонтеров. Кто-то устал от войны, кто-то жалуется на власть и предлагает просить деньги у Порошенко, Гройсмана или Тимошенко. Обход завершается. Сарабун недоволен.

— Сепаров много. Кто-то в «братский народ» верит. Рассказывают, что денег нет, или еще что-нибудь. Бывает, скажут заглянуть потом, мол, бросят несколько гривен. Ребята приходят, а продавцы об обещаниях забывают. Так и работаем, — без обиды говорит Александр.

Отправляемся на встречу с мэром города Петром Бровко. Саша убеждает: он постоянно с ним на связи, и вообще местный председатель сыграл важную роль в его реабилитации: помогал деньгами, выделил квартиру, нашел бизнесменов, которые согласились сделать в ней ремонт. А сейчас они сотрудничают в волонтерстве. Пока ждем, берем кофе. Вероятно, это единственная сильная привычка Александра, которую можно было бы назвать зависимостью.

— Как там у вас на рынке? — мэр появляется и сразу начинает о делах.

— Как сказать. Такого наслушались ребята, пока сегодня деньги собирали. И о волонтерах, и о политиках ... — раздраженно говорит Александр.

— Может, давайте со мной сходим в следующий раз? Пусть мне в лицо все это расскажут, — возмущается мэр. Потом говорим о годовщине евромайдана и расходимся. К Саше приедет дочь.

— В батальоне «Донбасс», в который я попал, долго не могли найти для меня оружия. Поэтому первый бой был с гранатой, саперной лопаткой и каской с надписью «За ВДВ!». Нас должна была ждать засада, но пронесло. Вообще, когда шел на войну, был готов к тому, что не вернусь. Но боялся ранения. Потому что если убьет, то убьет. Чтобы сразу, не мучиться. Но чего боялся, то и случилось. Меня ранили при выходе из Иловайска. Выходили по «зеленому коридору» в КрАЗе, рядом упало две мины. А потом понеслось: танки, «Грады». Я такого никогда не видел. Земля горела и воняла, как пластмасса. На моих глазах снаряд влетел в бортовой «мерс» — пацанов выбросило, водителю оторвало ноги, он горит. Мы стреляли кто куда.

Потому что в кукурузных полях тех россиян было как говна. Куда ни стрельни — попадешь. Ребята били просто с нашего кузова из РПГ по броне, которая в кустах скрывалась. Разве что в кино такое видел. Вот из кустов видно «Фагот». Наш парень по нему стреляет из гранатомета и попадает прямо в эту трубу. Того «фаготчика» как кто за ноги запустил: он неизвестно на сколько метров подлетел и упал куда-то в «зеленку». Рядом со мной упал Монах, держась за бедро. Андрей с позывным Браво оперся о борт. Смотрю — кровь течет. А у него нижнюю челюсть с гортанью вырвало. Я становлюсь на колени, стреляю.

 

Рядом наш Ленчик. Он только и успел сказать «Ах ты бл..дь» — и ему снесло половину головы. Я попадаю в лицо какому-то молодому и русому пацану с АК 100. А дальше взрыв перед машиной. Я выходил из кузова последним. Что-то попадает в ногу, да так, что ее вывернуло. Пытаюсь встать — и падаю. Подбегает Скиф, разрезает штанину. Там только небольшая дырка была. А в ноге огромный проем. Только кость торчит, мышц нет. Где-то выпали. Меня перемотали, рядом лежали Леня Рыба и Тар.

А Сеня, которого еще до выхода ранило, обколотый обезболивающим, ползал со Стечкиным и грозился убить тех, кто вздумает сдаться. Лежим с Таром. Страшно — не передать. Представьте: лежишь раненый, а на тебя мчится горящий КамАЗ. И все ближе нерусская речь, похожая на чеченскую. Тар спрашивает: «Есть что-то?». Я ему: «Граната». Тар в ответ: «В случае чего пойдем вместе».

Я ее достал, чеку выдернул и под себя положил. Подползает Сеня: «Пацаны, чего плачете?». Говорим: «Умирать не хочется, а в плен нельзя, добровольцев пытают». Сеня тоже рядом пристроился. Оперся я об дерево, вспомнил, что скоро сентябрь, у дочки день рождения. Тар меня за руку держит, я плачу. И говорю себе: «Извини, детка, папа не вернется». Но здесь наши подбежали, отбили нас. Затем перебрались в дом неподалеку. Леню Рыбу оставили во дворе под «броником», других забрали в подвал. Видел еще пацана, который летел в КамАЗе. Ему ноги разбило снарядом. Он потом говорил: «Вижу, что на вас лечу, но ничего сделать не могу, ноги не слушаются». Кажется, это был самый длинный день в моей жизни.

Небольшая и аккуратная однокомнатная квартира. Вечер. На кухне заваривается кофе, в коридоре стоит металлическая нога. Саша в комнате рассказывает свою историю. Говорит о плене и русских. О галлюцинациях и медсестрах. О волонтерах, которые его выхаживали. Об операции.

— Нас отправили в Запорожский военно-полевой госпиталь. Я был 125-й там. Сколько нас всех, не знаю. Положили меня на улице возле плащ-палатки, внутрь забрали тяжелых. Ко мне вышел покурить врач, принюхался и говорит: «Что-то воняет». А я ему: «Доктор, это я воняю. Нога ранена». Врач на меня смотрит и говорит: «Да ты ж гниешь». Меня сразу внутрь, на первичный осмотр. А в голове, хотите смейтесь, хотите нет, одна мысль: умру, а «Вольфенштейн 3» (компьютерная игра. — Ред.) не прошел.

Именно в этот момент качаем очередную игру. Стрелялку. У Александра лишь такие на компьютере. Говорит, посоветовал врач-психолог, который с ним работал. Ведь игры в этом случае работают на реабилитацию. Саша подтверждает: после нескольких часов в день эмоционально ему становится легче. Приходит дочь Ева. Наш знакомый в это время рассказывает о своем возвращении.

— Уже в Днепре мне сказали: если ногу сохранить, то она будет гноиться. Лежу, реву. В конце подписал согласие на ампутацию. Когда медсестра меня завезла в палату после операции, попросила ребят не говорить мне, что ноги нет, так могло сорвать крышу. Спрашиваю у Сени: ногу не спасли? А он говорит: Саш, ноги у тебя больше нет. Домой я вернулся где-то перед Дебальцево. По документам на войне пробыл один день. Ни выплат, ни льгот. И о чем там говорить, даже дров нет. Мне же квартиру тогда еще не дали. Заботились обо мне сестра и шурин. И соседи. Но больше всего, конечно, дочь насмотрелась. И метался по комнате ночью, и кричал ... Всякое было. Шурин как-то имел неосторожность в комнате петарду бросить, так я на него на одной ноге с ножом бросился. Больше он так не шутил.

Дочь сидит в углу комнаты и внимательно смотрит на отца. Готов кофе. Перебираемся на кухню. Саша рассказывает о реабилитации и волонтерах, которые помогли с поездкой в Австрию, где он заново учился ходить. Говорит: именно там решил возвращаться на фронт. Хотя врачи и предупреждали, что передвигаться он если и сможет с такой высокой ампутацией, то только с помощью палки. Рассказывает, что оставлял ее во время передислокаций несколько раз, но побратимы постоянно возвращали. Во время второй поездки в тяжелые бои Александр не попадал, весной 2016-го уже был дома. Сейчас занимается волонтерством, мечтает о машине. Помогает с ремонтом боевых авто.

За окном почти полночь, за историями выпито много кофе. Расходимся по домам. Завтра Саше, как и в предыдущие дни, вставать рано: нужно ехать в Киев на встречу с волонтерами. А в киевском военном госпитале его ждет Толик Бугор, побратим, потерявший на войне обе ноги.

—

Станислав Козлюк, фото: Алексей Фурман; опубликовано в издании Тиждень.UA

Перевод: Аргумент