Елена на псевдо "Одуван": История девушки, которая спасает украинских воинов

Елена на псевдо "Одуван": История девушки, которая спасает украинских воинов

Эвакуировать раненых с передовой – еще та работа. Особенно тяжелых. «Тебе вывозят на точку эвакуации с поля боя этих бойцов прямо в болоте, выгружают их на дороге и едут за следующей партией, – рассказывает Елена на псевдо Одуван, – ты среди них ищешь тяжелое, оказываешь помощь, затягиваешь к себе в скорую и везешь в госпиталя».

Елена – анастезиолог-реаниматолог, работает в одной из реанимационных бригад Первого добровольческого мобильного госпиталя (ПДМШ) на восточном фронте, пишет издание   НЕДЕЛЯ . Ее спецификация – именно тяжелые и крайне тяжелые пациенты. «Легких может забрать любой медик, фельдшер, медсестра и завезти в госпиталь, – говорит девушка, – а для тех, кто нуждается в соответствующей аппаратуре для перевозки или может умереть во время транспортировки, нужна именно реанимационная бригада».

В дороге может случиться что угодно. «Иногда все стабильно и спокойно, – рассказывает медик, – а порой проливается кровь, проводится сердечно-легочная реанимация, много дополнительных лекарственных и сестринских манипуляций, и это все в машине, а не на столике. Вы едете, вас бросает в разные стороны, пациента бросает в разные стороны, ловите капельницу, пытаетесь открыть какой-нибудь шкафчик, найти что-то, что вам нужно». Конечно, когда очень нужно, машину останавливают. Однако это потеря драгоценного времени, поэтому медики пытаются делать все на ходу: «Наша работа – это дорогая. И все, что мы успеем сделать за это время».

После того, как базу врачей вблизи передовой накрыло градами, пришлось переместиться в более безопасное место. Раненых теперь возят преимущественно из стабилизационных пунктов. Реанимационную бригаду обычно вызывают, когда раненый уже прибыл на «стаб», а пока она едет – осматривают, ставят предварительный диагноз, оказывают первую врачебную помощь, стабилизируют и готовят к транспортировке.

Пациенты встречаются разные. Заинтубированные на аппарате ИВЛ под действием определенных препаратов или в силу своих травм без сознания; тяжелые, но в сознании, которые даже не могут общаться. Тогда врачам часто приходится еще и брать на себя роль психологов, объяснять что все хорошо, не паникуй, мы тебя довезем.

«Разное бывает, – говорит Одуван, – иногда мы им истории рассказываем разные веселые, чтобы отвлечь от боли, бывает поем песни».

Иногда люди в панике вспоминают своих детей или близких, просят им что-нибудь передать. Тогда их успокаивают – сейчас мы тебя спасем, довезем, тебя возьмут в операционную и будет все хорошо, ты сам передашь своими словами.

«Хотя, было несколько раз, – говорит девушка, – что давала обещание и записывала контакты и слова, которые нужно передать, когда вдруг что-то произойдет. И это, – признается, – очень морально умиляет в эти моменты.”

Она рассказывает как случившийся раненый, который все время что-то сжимал в руке. Даже когда на стабпункте его осматривали и обрабатывали раны, он не разрешил ее помыть. Так и лежал с рукой в засохшей грязи. Был тяжел, но в сознании. Уже на дороге Аленка спросила, что он держит в руке: «Я не заберу. Просто расскажи мне, чтобы я была спокойна, что там не граната». Оказалось, что воин держал игрушку, подаренную дочерью.

«Он всю дорогу держал этого медвежонка в грязи, которая даже присохла к руке, – говорит Одуван, – и так с тем мишкой поехал в операционную в госпитале. Все закрыли глаза на то, что это грязи, антисанитария, что все надо вымыть, что посторонние предметы надо отложить. Он с этим мишкой не расставался».

Военная медицина это отдельное направление, и ее протоколы отличаются от гражданской, объясняет девушка. Здесь оказание первой медицинской помощи начинается с оценки массивного кровотечения, а в гражданской жизни с проходимости дыхательных путей. Стерильность и чистота, конечно, также важны, но иногда в приоритете все-таки другие вещи. «Кому нужен стерильный труп, – иронизирует, – ты либо делаешь быстро, либо стерильно и медленно и человек истекает кровью».

«Когда ты сам стоишь в болоте в берцах и кровь стекает, как здесь стерильности придерживаться? Никак. И все это понимают. Как ни соблюдай правила в работе, волей-неволей, будешь в крови, моче, слюне, навозе в каловых массах, в чем-либо, что брызгает с пациента.

Если ты реально качественно оказываешь помощь, ты будешь в этом. Мы перчатки надеваем для того, чтобы защитить себя. Дай Бог, чтобы когда ты сдал его в госпиталь, то вспомнил, что тебе надо обмыть кровь и самому обмыться».

О судьбе всех тяжелых пациентов Аленка пытается впоследствии узнавать. Чтобы знать, выжил ли, все ли сделала правильно, уточняет диагноз.

Самый сложный случай был, когда при транспортировке приходилось делать четыре сердечно-легочных реанимации подряд, у одного и того же пациента. «Даже в врачебном учреждении у меня не было такого. Он у нас останавливался четыре раза и четыре раза человек запускался. Так хотел жить».

Когда потом интересовалась его судьбой, то узнала, что уникальный пациент, к счастью, выжил. Пришел в себя и даже восстановилось сознание. «А это значит, что головной мозг существенно не пострадал, как это бывает при клинической смерти», – радуется девушка.

Конечно, если беспокоиться о судьбах всех пациентов, то можно быстро сломаться. Поэтому врачи пытаются и отвлечься. «Но как не брать близко к сердцу? – говорит Елена. – Каждый из них такой же человек, как ты. У него, или у нее тоже есть семья, родные, братья, сестры, мужчины, просто любимые люди, и ты пытаешься себя поставить на их место. И в этот промежуток времени, пока ты их спасаешь, как можно больше предоставить им тот комфорт, которого им не хватает от близких. Мы их обнимаем, держим за руку успокаиваем как своих. Потому что их близкие не могут в этот момент сделать это».

Девушка говорит, что таких травм, как на войне, не видела в гражданской жизни и половины: «Читали мы когда-нибудь книгу «Военно-полевая медицина» и думали зачем она нужна? А вот оно и нужно».

Каждый день есть ампутации. Это либо минно-взрывная травма – травматическая ампутация конечности, либо такое ранение, когда невозможно остановить кровотечение и нечего спасать, и хирург выполняет ампутацию прямо на стабпункте, чтобы спасти жизнь.

«Ампутации – это наиболее частая патология, которая здесь встречается. И открытая черепно-мозговая травма, травма глаз, внутрибрюшное кровотечение, огнестрельные, шаровые, обломочные повреждения, проникающие в грудную клетку, травмы таза, переломы таза, открытые переломы…». Иногда приходится даже сталкиваться с чем-то совершенно новым, чему даже не учили. Скажем, с массовым отравлением бойцов. Тогда нужно самой догадываться по симптоматике, что это может быть за вещество, которое антидот придумать, если он вообще существует, как оказывать помощь. Девушка говорит, что были и массовые отравления нитратами и хлористыми соединениями. Часто применяется и фосфор.

«Это самое страшное, что я видела, – признается Елена. – Когда человека насквозь прожигает этим веществом и ты ничего не можешь поделать. Это садизм. Это запретный вид оружия, его нельзя применять на людях. Но… Они очень любят это делать».

До полномасштабного вторжения Елена была обычным врачом. Работала на трех работах, путешествовала по миру. 22 февраля как раз вернулась из экспедиции на Лофотельские острова в заполярном круге и ушла на двое суток на дежурство. Работала тогда в анестезиологии и реанимации в онкологической клинике вблизи Гостомеля. В то, что будет вторжение – не верила, поэтому даже не взяла с собой документов.

Война застала на работе: первые взрывы, высадка вражеского десанта, охрана разбежалась, а клиника оказалась оцеплена. Из персонала только Елена – врач-реаниматолог и по медсестре и санитарке из каждого отделения. Пациентов очень много и их нужно как-то эвакуировать. Для начала организовали в подвале бомбоубежище, где продолжали лечить больных, правда, уже без света и аппаратов. Затем заказали эвакуацию и под обстрелами понемногу партиями вывозили пациентов. Когда уже всех эвакуировали, персонал начал выбираться.

«Было страшно, – признается девушка, – помню, как ночью перебегали мосты, не знали, на чьей территории. И хорошо, что не знали, потому что это уже была оккупированная территория. Бежали, прятались лесами, чтобы не выйти на людей».

Дальше было волонтерство, всевозможные курсы, в том числе и по военно-тактической медицине, заявки в разные доброты: «Я не могу служить в ВСУ, потому что у меня неизлечимое заболевание и по медкомиссии меня никуда не хотят брать. Но я все равно хочу работать».

Параллельно нашла другую хорошую работу, потому что нужно за что-то жить. Пообещали, что когда позовут в добробат, то отпустят, но когда дошло до дела, выставили условие и девушка написала заявление на увольнение.

Уверяет, что ни разу не пожалела о своем выборе, как бы тяжело иногда ни было.

«Здесь невероятные люди случаются, ни разу не жалела. Я здесь среди своих. Здесь как-то ценности меняются у людей. Все прямолинейные становятся. Мы откровенно говорим обо всем, нет лицемерия как в гражданской жизни. Поэтому мне, пожалуй, труднее наоборот возвращаться из этой среды в гражданскую жизнь, чем находиться здесь».

Путешествия – едва ли не единственное, по чему девушка по настоящему скучает. Даже имея возможность свободно выезжать за границу, она все же не может себе этого позволить морально, потому что считает, что не ко времени. Говорит, что когда закончится война, если выживет, снова хотела бы вернуться в свою врачебную деятельность, завести собаку и с ней путешествовать по миру.

«Я шучу, что работаю за еду и крышу над головой, потому что здесь тебе ничего не нужно. На экип я заработала, а дальше – Божья воля и удача».

Она знает, что очень важно не сломаться морально. Иначе кто поможет бойцам, которые не сдаются, не устают?